Иван Иосиф Филиппи​

Посвящение и Исихазм

В некоторых уголках темного Лабиринта, который представляет историю Традиции на Западе, существуют малоизвестные жемчужины мудрости. В этом разделе мы будем рассказывать о них нашим индийским читателям, чем они, безусловно, будут приятно удивлены.

… некоторые люди, которые незадолго до этого были свидетелями и доказали, что они в силе Святого Духа, своими устами передали нам это содержание, именно как богослов, надежнейший очевидец тайн истины Бога, славленого нами: ты слушаешь имя справедливо носимое Феолипта, митрополита Филадельфии, который как с подсвечника, озарил мир; Афанасия, который немалые годы оказывал честь патриаршему трону и гробница которого будет почитаться также Богом; Нила, итальянца, подражателя Великого Нила; Селиота и Ильи, которые ему вовсе не ниже; Гавриила и Афанасия, которых считают достойными благодати пророчества. Всех их слушаешь имя и многих других, которые жили до них, и с ними и после них, которые поощеряют и увещивают тех, кто намерен сохранить эту традицию, что наоборот эти новые учителя uсuхазма, которые об исихизме ничего не знают и упрекают нас за неопытность, а болтовней стараются презирать нас и учить нас неверно и принижать без всякого толку для тех кто слушает. Мы же иногда беседовали лицом к лицу с некоторыми из этих святых, которые для нас были учителями.

Начнем это короткое эссе, посвященное uсuхaзму, с этой цитаты, имея как цель доказать обратное тем, кто утверждает, что под этим греческим словом понимается простой мистицизм. Однако очевидно, что исихазм – это эзотеризм Православной Церкви, обращенный к элите и далекий от внешней религии масс верующих:

Писание представляет один аспект большинству людей, даже если они думают, что понимают его смысл, и другой – человеку, посвятившему себя непрерывной молитве, то есть тому, кто всегда держит мысль о Боге в себе, как будто это его дыхание.

Мистическая интерпретация отрицает истинно посвященческий характер исихазма, существование передачи от учителя ученику и, следовательно, способа, основанного на знаниях, которые должны быть реализованы на  практике строго по распоряжению учителя. В действительности же, величайший богослов исихазма Григорий Палама утверждает в согласии с Григорием Нисским, что цепочка учителей (sskrt. paramparā) восходит к Моисею:

Учения, теперь известные и признанные всеми и публично проповедуемые, существовали как тайны закона, данного Моисеем.

Непрерывность цепи учителей, начиная с Моисея, имеет большое значение, так как она подтверждает, что посвященческая передача (παράδοσις) исихазма не относится только к  Иисусу как основателю христианства, но и восходит к ессеям. Несомненно, что еще у истоков исихазма, со времен Оригена и Климента Александрийского, в него влилось неоплатоническое течение. Однако святой Григорий Палама считает, что это течение в свое время переродилось в мессалианизм, гностическую секту, которая отвергла практику внешней религии, чтобы посвятить себя исключительно молитве сердца Поэтому он постарался отличить традиционный исихазм от этой теурга-гностической дегенерации.
Главную доктрину исихазма можно кратко проиллюстрировать следующим образом: различаются два уровня понимания Бога. Высший уровень соответствует  Божественной сущности, единой и тройственной. Сущность возможно постичь апофатическим методом, т.е. описывать ее таким образом, чтобы снять с нее любые ограничения. Сущность, в итоге, бес-конечна, не-описуема, не-мыслима, не-позноваема и, следовательно, не-видима. Бог, однако, может быть виден и постижим как Свет несотворенный. Этот несотворенный Свет является “местом” божественных деяний. Под “божественными делами” мы подразумеваем вовсе не изменение и превращение в действие в мирском смысле, а мысли, желания и качества Бога, которые остаются таковыми несотворенными. Посвященный, достигший ἡσυχία, покоя и внутренней незыблемости, может видеть Божественный свет и “стать единым” с ним. Поэтому говорят, что:

естественный луч без принципа божественности, как свет божества, как блеск божества, неограниченное распространение божественного великолепия, божество Бога, свет нематериальный, вечный, несравнимый, несотворенный […] Прямые свидетели, инициаторы и ценители истинного света не прекращают, на протяжении веков, формулировать эти выражения и другие подобные им, они, которые были посвящены прославлять его так, начиная с посвященческого союза с ним.

Hesykía, таким образом, является состоянием блаженства (sskrt. ānandin или śānta sthāna), происходящим из союза (samādhi) посвящённого с божественным, что и представляет собой цель на пути познания не-Высшего (aparabrahma vidyā).
Практиканты исихазма сохраняли максимальную осмотрительность в отношении ритуала и метода, осмотрительность, которая усилилась после разногласий, вызванных Варлаамом Калабрийским относительно наблюдений о пупке.
Посвящение в исихазм (τελετή), хотя в принципе присваивается в основном монахам, не редкость среди мирян, принявших образ жизни, основанный на внутреннем отречении. Особенно в России, где миряне-исихасты приняли обыкновение постоянно передвигаться в качестве паломников из монастыря в монастырь, из пустыни в пустынь. При условии, что аспиранты были искренними, квалифицированными и жаждали получить доступ к Божественным тайнам:

«Мы должны обучать этой практике не только тех, кто живет за пределами мира и кто является монахами, но и всех мужчин, женщин и мальчиков, мудрых и невежественных, и мы должны бережно направлять их в этом направлении».

Обряд посвящения совершается через передачу освящающей благодати посредством “благословения” (εὐχή),

конечной целью является наше посвящение в высшие тайны Божьи, чтобы исполниться невыразимой мудростью через единство со Святым Духом, чтобы каждый стал мудрым богословом (знатоком Бога) в великой Церкви Бога, способным просвещать других о внутреннем смысле познания Бога.

Это происходит путем наложения рук (ἐπί θέσις) учителя на голову ученика имитируя жесты, которыми Иисус и целители до него излечали больных. После посвящения, учитель передает первоначальную молитву, Kýrie Eléison, Chríste Eléison (Господь прости меня, Христос прости меня). Эта молитва, произнесенная громко или даже кричащая, имеет функцию открытия ума истинам, к которым исихаст приближается, и помощью которой устраняет препятствия и получает отпущение вины. В дальнейшем, учитель передаст ему все более короткие молитвы, такие как «помни меня», дойдя до обучения взыванию -мольбе (sskrt. mantra), которое должно быть единым словом (μονολέξια), имя, относящееся к Иисусу (Iesús), основателю устной предачи, или непосредственно к Господу (Abba) для постоянного повторения. В конце, он будет иметь доступ к высшим мантрам, таким как например, Elí Elí, смысл которых ускользает как на иврите, так и на арамейском языке. По мере продвижения ученика по пути посвящения произношение становится все более приглушенным, а затем шепотом, до тех пор, пока не станет безмолвным, произносимым в уме. Со временем, взывание будет воспроизводиться автоматически непрерывно, движимое не волей, а естественным импульсом сердца. Важно освободить разум от мыслей:

“Учитель, пожалуйста, научите меня, как молитва очищает дух от всех мыслей”. Ответил учитель:
“Мысли – это понятия предметов. Среди них одни обращаются к чувствам, другие к духу. Дух, который задерживается между ними, прокручивает в себе эти мысли. Но благодать молитвы соединяет Бога с духом. Присоединяя его к Богу, она отделяет его от всех мыслей. Т аким образом, дух становится простым, присущим и схожим Богу.

После инициации (посвящения) исихаст должен выбрать для себя уединенное место, где закрыться: отшельническую келью, пещеру, хижину вдали от людей. Он подготовит стул высотой с пядь, на который сядет бюстом, наклоненным вперед, с головой между согнутыми коленями, подбородок прижимaется к груди. Повторение мольбы, которую ум выговаривает в ритме сердцебиения, обращена к сердцу. Зрение должно быть направлено на пупок в то время как посвящённый вдыхает вместе с воздухом интеллектуальные вдохновения, исходящие от Духа Божьего.

Сердце, полностью опустошенное от умственных образов, дает жизнь божественным и таинственным разумам, которые движутся в нем как рыба и дельфины в спокойном море. Море питается дуновением ветра, а сердце – Духом Святым. “И потому что ты сын, Бог послал Дух Своего Сына в твое сердце, восклицая:
“Abba, отец” (Св.Павел, Послание к Галатам, IV.6).

Поскольку подбородок, упирающийся в грудь, сжимает гортань, вдыхаемый воздух нагревается, создавая источник тепла в груди. Этот огонь, который не является обычным теплом пищеварения, обладает способностью сжигать недостатки первородного греха.

И не лишним будет посоветовать новичкам прежде всего позаботиться о себе и направить свой разум в тело через вдох]… И следовательно у тех кто только что столкнулся с подобным вызовом, ум сбегает сразу же после того, как был взят под контроль и поэтому необходимо немедленно его возвратить, и именно потому, что те, кто еще недостаточно практиковался, не осознают, что он это то, что поддается труднее всего контролю и очень подвижное, так некоторые советуют обратить внимание на дыхание в его непрерывном выдохе и вдохе, прерывая его немного, чтобы также следить за умом во время контроля за дыханием, до тех пор пока не достигнут успеха, с помощью Бога, и после того, как научились препятствовать уму рассеиваться в вещах, которые его окружают, что сделает его несмешанным, они могут эффективно достичь “союза одного лишь вида”.

Это как будто дыхание исихаста воспроизводит в противоположном направлении созидательную деятельность Бога. Бог, выдыхая, создает мир и, вдыхая его, впитывает и растворяет его. Аналогичным образом, но в противоположном направлении, вдохнув, исихаст вбирает Господа в себя и, выдыхая, изгоняет индивидуальные ограничения. Момент единения (sskrt. samādhi) между божественным и человеческим происходит в паузе между вдыханием и изгнанием воздуха. Чтобы сделать этот опыт более эффективным и продолжительным, посвященный должен еще больше сжать горло, придавливая “бороду” к груди. Этот метод очень похож на метод, используемый в йоге, известный как jālandhara bhandha — окклюзия (сокрытие) сети тонких каналов (nāḍī), в частности, двух основных, iḍā и piṅgalā, тем самым временно останавливая движение организма.

Сжать горло и крепко прижать подбородок к груди: этот зажим [bhandha], называемый jālandhara, избавляет от старости и смерти [приводит к бессмертию].

Когда jālandhara bhandha, характеризующийся окклюзией гортани, стабилизировался, напиток бессмертия не падает в огонь и стихия воздуха перестает возбуждаться.

​При сжатии горла можно энергично блокировать обе nāḍī.

​Вместе с контролем дыхания исихаст направляет глаза на пупок, чтобы не допустить рассеяния вниз втянутой интеллектуальной силы.

А поскольку сила интеллектуального животного находится в центре живота, в пупке, потому что закон греха осуществляет свою власть там и дает ему свое место, чтобы мы не могли поместить туда закон разума (интелекта), который борется с ним, вооруженный интеллектуальной молитвой, чтобы злой дух исчез, омывшись возрождением, и не вернулся жить там с другими семью злыми духами, и чтобы ситуация не стала хуже прежней?

​Это перечеркивает в принципе клевету Варлаама, который обвинил исихастов в том, что они подразумевают пупок как местоположение Бога. На самом деле, живот считается местом страстной души, где возникают притяжения для похоти, чревоугодия и всевозможных пороков, которые толкают к наслаждению бесполезными и преходящими удовольствиями. Пупок, который является тонким центром, отвечающий за нижние компоненты индивидуальности, должен находиться под пристальным наблюдением. Интересно отметить, что в Индии наиболее интеллектуальные тантрические школы, такие как Шри Видья (Śrī Vidyā), учат избегать медитации на нижние тонкие центры, находящиеся ниже пупка, считая их опасными из-за своей демонической природы (āsura bhāvam).
Итак, в методе исихазма в основном используются самые благородные тонкие центры. Первым в этом методе (sskrt. prakriyā) используется фронтальный центр, который расположен между корнем носа и бровями. Это местоположение интеллекта (разума) и волеизъявления (sskrt. buddhi). Хотя интеллект является высшей тонкой составляющей личности, он крайне неустойчив и рассеян, потому что нацелен на исследование внешнего мира и принятие решений о том, как реагировать на его непрерывные стимулы. Таким образом, он является инструментом для изучения взаимоотношений между внешним и внутренним миром. Для того, чтобы доминировать над интеллектом и вернуть его к целостности мыслей, необходимо приложить значительные усилия концентрации. Как только власть над этим тонким центром будет достигнута через очищающие молитвы, оттуда должен быть запущен призыв-мольба к имени, направляя его к сердцу через следующие два тонких центра вместе с контролем над дыханием.
Второй тонкий центр расположен в горле, между корнем языка и входом в гортань. Мысли, порождаемые интеллектом, спускаются в этот центр и трансформируются в слова. В этом центре находится ментальный источник эмоций, и именно здесь формируется менее рефлексивное мышление, характерное для обычного человека. Управлять этим центром сложнее и возможно только с помощью уже укрощенного интеллекта.
Третий центр расположен в верхней части грудной клетки, там где подбородок нажимает во время мольбы. Это центр тишины и уединения, где можно сдержать непрекращающуюся деятельность разума. Здесь мысли и чувства приостанавливают деятельность, стремясь к единению (sskrt. ekāgratā).
Четвертый центр соответствует верхушке сердца. Здесь мысли, эмоции, чувства достигают состояния полного покоя (hesykía). В этом состоянии единения ничему из вне недоступно. Время трансформируется в момент «здесь и сейчас». Именно в это мгновение человек вступает в контакт с личным Богом, интеллект и разум прекращают всякую деятельность (sskrt. samādhi), исключение – уверенность в том, что испытывается ослепительный Божественный свет. Это состояние прекращается только тогда, когда благодать Святого Духа приостанавливает свое влияние.  Именно во время этого состояния исихасты встречают Бога, визуализируя Его в своих сердцах. Как и на всех путях познания не-Высшего, так и в исихазме конечная цель достигается только после смерти тела:​

Объедини внимание на твое дыхание с именем Иисуса, и смирение с непрекращающимися мыслями о смерти. И то, и другое может принести великое блаженство.

Мы должны всегда представлять Его, оставляя в стороне все, что находится между нами и смертью,

включая ту же кровать, на которой мы издыхаем, и все остальное, что связано с этим.

​Видение Господа, которое полностью обретается только после смерти, разделено на два уровня. Первый уровень созерцательный, зовется Christos (Мессия, помазанный Царь), “видит” Бога как нечто иное от Себя. По всем понятиям является заключением царского пути посвящения. На втором уровне, напротив, видение происходит из “внутренней” части Бога, в состоянии слияния с различием. Мистик является единой частью природы Господа, не считая некоторых Божественных качеств, из которых он исключается, таких как создание и разрушение мира. Этот высший уровень называется theósis, обожествлением.

…с помощью этих [средств] вы можете учавствовать в божественной природе.

​Созерцание – стать из милости тем, Кем является Бог по своей природе.

В настоящее время этот путь посвящения (инициации) в рамках Православной Церкви не смог остаться нетронутым критикой и фальсификацией. Католическая церковь, которая, начиная с реформы латинского католицизма, растеряла свои методы священнического посвящения, передаваемые через монашеский орден бенедектинцев, уже в XI веке рассматривала исихазм как “языческое” наследие, не известно на каком основании. Приняв с видимой благосклонностью клевету, исходящей от Варлаама Калабрийского, по сей день поддерживает пренебрежительную позицию. Тем не менее интересный буклет, появившийся в России в 1881 году и вскоре переведенный на несколько западноевропейских языков под названием «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу», начал активно распространяться, особенно среди католического мирянства. Затем книга стала модной после катастрофического завершения Второго Ватиканского Собора, на волне некритичного экуменизма, которому способствовала новая католическая церквь. Протесты  68-го и всемирная «вспышка» New Age освятили этот краткий текст  в “must ” культуры глобализма, полностью исказив его смысл. Иезуит Джан Витторио Каппеллетто, следуя этим безрассудным импульсам, отдавая себе отчет в отсутствии эзотеризма в католической церкви, решил исправить этот недостаток, импортируя извне исихазм, при молчаливом соучастии Ватикана. Но, вместо того, чтобы идти в православный круг и получить правильную передачу посвящения (инициацию), снисходя к синкретизму “межрелигиозного диалога”, он принял поспешное мнение, что исихазм – это тантрический метод индийского происхождения. В 1977 году Каппеллето стал учеником нео-hindū отклонившегося течения, известного как Ānanda mārga. После этого опыта, он основал общину “Реформаторы молитвы”, так называемые “католические исихасты”, которые к большому удовлетворению   иерархий Ватикана произносят собственные мантры тантризма, исполняя псевдо hindū ритуалы.
Оставив в стороне эти гротескные попытки, явно наносящие ущерб как подлинной индуистской, так и православной традиции, и которые можно рассматривать как трупные спазмы Католической церкви, завершим следующим замечанием. Равнодушие или даже “заговор молчания”, по отношению к исихазму со стороны так называемой традиционной среды, вызывают большие подозрения. В действительности, православный исихазм представляет собой наиболее естественное, близкое и наименее травмирующее решение для тех эзотериков, родившихся в католической среде, которые ищут подлинную связь с Посвящением. В этом случае не должны бы возникнуть не трудности с принятием обычаев, привычек и менталитета с многовековыми различиями и часто в разногласии с собственными корнями, характерные при переходе в другую религию; не болезненные разрывы с собственными корнями в принятии на ментальном уровне и внедрении на практике чуждых теологий, догм, ритуалов и верований. Конечно, принятие традиционной нехристианской формы возможно для отдельных индивидуумов, при условии, что они особенно склонны к ней по своей природе и обладают интеллектуальными способностями.

---

Gian Giuseppe Filippi

Iniziazione e Metodo dell’Esicasmo

 […] alcuni uomini che poco prima hanno testimoniato ed hanno dimostrato d’essere nella potenza dello Spirito Santo ci hanno trasmesso questi contenuti con la loro bocca, proprio come il teologo, sicurissimo testimone oculare dei misteri della verità di Dio, fra noi celebrato: stai ascoltando il nome non portato ingiustamente da Teolepto, presule di Filadelfia, il quale da lì, come da un candelabro, ha illuminato il mondo; d’Atanasio, che per non pochi anni ha ornato il trono patriarcale e la cui tomba fu onorata anche da Dio; di Nilo, l’italiano, l’imitatore del grande Nilo; di Seliotes e di Elia, che non gli sono affatto inferiori; di Gabriele e di Atanasio, ritenuti degni del carisma della profezia. Di tutti questi stai ascoltando il nome, e di molti altri che sono vissuti prima di loro, e con loro e dopo di loro, i quali incoraggiano ed esortano chi si prefigga a mantenere questa tradizione, che invece questi nuovi maestri dell’esichia, che dell’esichia non sanno nulla, e ci rimproverano non aver fatto esperienza, ma con le chiacchiere, provano a disprezzare, ad insegnare in modo errato ed a sminuire, con nessuna utilità di chi ascolta.
Invece noi talvolta abbiamo conversato faccia a faccia con alcuni di questi santi, che ci sono stati maestri.

​Iniziamo il breve scritto dedicato all’esicasmo con questa citazione al fine di contraddire chi opina che con questa parola greca si voglia intendere un semplice misticismo. Eppure è evidente che l’esicasmo è l’esoterismo della Chiesa Ortodossa, rivolto a una élite, ben distinto dalla religione esteriore della massa dei fedeli:

​La Scrittura presenta un aspetto alla maggior parte delle persone, anche se pensano di capirne il significato, e un altro alla persona che si è dedicata alla preghiera continua, cioè, che mantiene il pensiero di Dio sempre dentro di sé, come se fosse il suo respiro.

L’interpretazione mistica vuole negare il carattere autenticamente iniziatico dell’esicasmo, l’esistenza di una trasmissione maestro-discepolo e, di conseguenza, quella di un metodo basato su conoscenze che devono essere messe in pratica seguendo rigorosamente le ingiunzioni del maestro. Per la verità San Gregorio Palamas, il massimo teologo dell’esicasmo, afferma in consonanza con S. Gregorio di Nissa, che la catena dei maestri (sskrt. paramparā) risaliva a Mosè:

​Le dottrine, oggi conosciute e riconosciute in comune da tutti e predicate pubblicamente, esistettero come misteri della legge data da Mosè.

​La continuità della catena dei maestri a partire da Mosè è di grande importanza, poiché afferma che la trasmissione iniziatica esicasta (parádosis) non si riferisce solamente a Gesù come fondatore del cristianesimo, ma la fa risalire agli esseni. Non c’è dubbio che nell’esicasmo delle origini, fin dai tempi di Origene e Clemente d’Alessandria, era confluita anche una corrente neoplatonica. Tuttavia San Gregorio Palamas considera che questa corrente ai suoi tempi fosse degenerata in messalianismo, setta gnostica che rigettava le pratiche della religione esteriore per dedicarsi esclusivamente all’invocazione del cuore. Egli perciò ebbe cura di distinguere l’esicasmo regolare da questa degenerazione teurgico-gnostica.
La dottrina prevalente nell’esicasmo può essere illustrata sinteticamente nel modo seguente: si devono distinguere nella nozione di Dio due livelli. Il livello più elevato corrisponde all’Essenza divina una e trina. L’Essenza è possibile concepirla in modo apofatico, ossia descrivendola in modo da rimuovere da essa ogni limitazione. L’Essenza è dunque in-finita, in-descrivibile, in-effabile, in-conoscibile e, quindi, in-visibile. Dio però può essere conosciuto e visto come Luce increata. Questa Luce increata è il “luogo” degli atti divini. Con “atti divini” non si intende per nulla l’azione mutevole e diveniristica in senso temporale, ma i pensieri, le volizioni e gli attributi di Dio che rimangono come tali increati. L’iniziato che ha raggiunto l’hesykía, la pace e l’immutabilità interiore, può vedere la luce divina e “diventare uno” con essa. Per cui si dice che è

​raggio naturale senza principio della deità, come luce di deità, bagliore di deità, diffusione illimitata della magnificenza divina, deità di Dio, luce immateriale, eterna, incomparabile, increata […] I testimoni diretti, gli iniziatori e gli amanti della luce veritiera non cessano, nei secoli, di formulare queste espressioni ed altre simili a esse, loro che sono stati iniziati a celebrarla così, a partire dell’unione iniziatica con essa.

​Hesykía, dunque, è lo stato di beatitudine (sskrt. ānandin o śānta sthāna) derivante dall’unione (samādhi) dell’iniziato con il divino, che appare come meta delle vie della conoscenza del non-Supremo (aparabrahma vidyā).
Gli esicasti mantennero la massima discrezione circa il rituale e il metodo, discrezione che si intensificò dopo la polemica che Barlaam Calabro scatenò circa la contemplazione sull’ombelico.
L’iniziazione esicasta (teleté), sebbene in linea di principio sia conferita principalmente a monaci, tuttavia non è infrequente tra i laici che abbiano assunto uno stile di vita di rinuncia interiore. È soprattutto in Russia che esicasti laici hanno assunto l’abito del pellegrino continuamente itinerante da monastero in monastero, da eremo in eremo. Purché gli aspiranti si dimostrassero sinceri, qualificati e desiderosi di accedere ai misteri divini,

[…] dobbiamo insegnare allo stesso modo questa pratica non solo a coloro che vivono fuori dal mondo e che sono monaci, ma a tutti, uomini, donne e ragazzi, sapienti e ignoranti, e dobbiamo guidarli con ogni cura verso questo fine.

​Il rito d’iniziazione avviene tramite il passaggio della grazia santificante per mezzo di una “benedizione” (euké),

​[…] il cui fine ultimo è la nostra iniziazione agli arcani misteri di Dio per diventare pieni di saggezza ineffabile attraverso l’unione con lo Spirito Santo, cosicché ognuno diventi un saggio teologo (conoscitore di Dio) nella grande Chiesa di Dio, diventando capaci di illuminare anche altri sul significato interiore della conoscenza di Dio.

​Ciò avviene per imposizione delle mani (epí thésis) del maestro sul capo del discepolo a imitazione del gesto con cui Gesù e i terapeuti, prima di lui, guarivano i malati. Dopo l’iniziazione, il maestro trasmette la preghiera iniziale, Kýrie Eléison, Chríste Eléison (Signore perdonami, Cristo perdonami). Questa preghiera, pronunciata a voce alta o perfino gridata, ha la funzione di aprire la mente alle verità a cui l’esicasta s’accosta, eliminando con essa gli ostacoli e ottenendo la remissione delle colpe. In seguito, il maestro gli trasmetterà preghiere sempre più brevi, come “ricordati di me”, fino a insegnargli una invocazione (sskrt. mantra) che dovrà essere una unica parola (monolessia), un nome attribuibile a Gesù (Iesús), fondatore della tradizione orale, o direttamente al Signore (Abba), da ripetere in modo continuato. Infine, avrà accesso ai mantra più elevati, come per esempio Elí Elí, di cui sfugge il significato sia in ebraico sia in aramaico. Man mano che il discepolo avanza sulla via iniziatica, la pronuncia si fa più sommessa, poi bisbigliata, fino a diventare una invocazione silenziosa, tutta mentale. Con il tempo l’invocazione scorrerà automaticamente, in continuazione, sospinta non dalla volontà, ma dalla pulsazione naturale del cuore. L’importante è svuotare la mente dai pensieri:

“Maestro, vi prego d’insegnarmi come la preghiera sgombra lo spirito da ogni pensiero” Il maestro rispose: “I pensieri sono concetti di oggetti. Tra questi alcuni si rivolgono ai sensi, gli altri allo spirito. Lo spirito che si attarda tra essi rigira in sé questi pensieri. Ma la grazia della preghiera unisce Dio allo spirito. Unendolo a Dio, essa lo separa da tutti i pensieri. Così, lo spirito diventa semplice, connaturato e simile a Dio”.

​Dopo l’iniziazione, l’esicasta deve scegliere un luogo appartato dove rinchiudersi, la cella d’un romitaggio, una caverna, una capanna lontana da insediamenti umani. Egli si appronta uno sgabello alto una spanna su cui sedere, il busto piegato in avanti, la testa tra le ginocchia raccolte, il mento pressato contro il petto. La ripetizione dell’invocazione, che la mente scandisce al ritmo delle pulsazioni cardiache, è diretta verso il cuore. La vista deve essere puntata sull’ombelico mentre l’iniziato inala, assieme all’aria, le ispirazioni intellettuali provenienti dallo Spirito di Dio.

​Un cuore che è stato completamente svuotato delle immagini mentali dà vita a intellettuali divini e misteriosi che si muovono al suo interno come pesci e delfini in un mare calmo. Il mare è alimentato da un soffio di vento, la profondità del cuore dallo Spirito Santo. “E poiché sei un figlio, Dio ha mandato lo Spirito del Suo Figlio nel tuo cuore, gridando: «Abba, Padre»”.  (San Paolo, Epistola ai Galati, IV.6).

Poiché il mento poggiato al petto opprime la laringe, l’aria inalata si surriscalda e accende una fonte di calore nel petto. Questo fuoco, che non è quello ordinario della digestione, ha la capacità di bruciare le imperfezioni dovute al peccato originale.

E non è affatto fuori luogo consigliare ai novizi di badare prima di tutto a se stessi e di mandare il proprio intelletto dentro al corpo grazie all’inspirazione. […] È quindi perché a coloro che hanno affrontato quest’agone solo da poco l’intelletto sfugge subito dopo essere stato raccolto e perciò bisogna pure che sia subito riportato indietro, ed è proprio perché quanti non si sono ancora esercitati a sufficienza non s’accorgono che esso è la cosa più difficile da contemplare e più mobile, che alcuni consigliano di prestare attenzione al respiro, nella sua continua emissione ed immissione, sospendendolo un poco, per sorvegliare anche l’intelletto, mentre si bada al respiro, finché, dopo aver progredito, con l’aiuto di Dio, e dopo aver imparato ad impedire al proprio intelletto di disperdersi verso le cose che lo circondano, rendendolo non mescolato, essi possano effettivamente giungere all’«unione di una sola specie».

​È come se la respirazione esicasta riproducesse in senso inverso l’attività creatrice di Dio. Dio espirando crea il mondo e, aspirandolo, lo riassorbe e lo dissolve. Similmente, ma in senso inverso, inspirando, l’esicasta accoglie in sé il Signore ed espirando si espellono le limitazioni individuali. Il momento d’unione (sskrt. samādhi) tra divino e umano avviene nella pausa tra inalazione ed espulsione dell’aria. Per rendere più efficace e prolungata questa esperienza, l’iniziato deve stringere ancor più la gola, premendo “la barba” sul petto. Questa tecnica è molto simile a quella in uso presso lo Yoga, nota come jālandhara bhandha, l’occlusione della rete dei canali sottili (nāḍī), in particolare i due principali, iḍā e piṅgalā, arrestando così temporaneamente l’agitazione motoria del corpo.

Contrarre la gola e premere fermamente il mento contro il petto: questa legatura [bhandha] denominata jālandhara, rimuove la vecchiaia e la morte [conduce all’immortalità].

​Quando si è stabilizzato il jālandhara bhandha, caratterizzato dall’occlusione della laringe, la bevanda d’immortalità non cade più nel fuoco e l’elemento aria non si agita più.

​Con la contrazione della gola è possibile immobilizzare energicamente le due nāḍī.

Allo stesso tempo in cui l’esicasta si dedica al controllo del respiro, egli punta i suoi occhi sull’ombelico, per impedire che la potenza intellettuale aspirata si disperda verso il basso.

E dal momento che la potenza dell’animale intellettuale sta al centro del ventre, nell’ombelico, in quanto la legge del peccato vi esercita il suo potere e dà ad esso il suo posto, perché non vi potremmo porre anche la legge dell’intelletto, che combatte contro di essa, armata della preghiera intellettiva, in modo che lo spirito malvagio, scomparso con il bagno di rigenerazione, non ritorni ad abitarvi con gli altri sette spiriti malvagi, e l’ultima situazione non diventi peggiore di prima.

​Questo stronca sul nascere la calunnia di Barlaam, che accusava gli esicasti di sostenere che Dio avesse come residenza l’ombelico. In realtà l’addome è considerato la sede dell’anima passionale, dove sono prodotte le attrazioni per la lussuria, la gola e ogni sorta di vizio che spinge alla fruizione dei piaceri futili e transitori. L’ombelico, che è il centro sottile che presiede a queste componenti più basse dell’individualità, deve essere tenuto sotto vigile osservazione. È interessante notare che in India le vie tantriche più intellettuali, come per esempio Śrī Vidyā, insegnano a evitare di meditare sui centri sottili più bassi, quelli al di sotto dell’ombelico, considerandoli pericolosi per la loro natura demonica (āsura bhāvam).
Nel metodo dell’esicasmo sono, dunque, usati prevalentemente i centri sottili più nobili. Il primo a essere utilizzato nel metodo (sskrt. prakriyā) è il centro frontale, che si trova tra la radice del naso e le sopracciglia. Esso è la sede dell’intelletto e della volizione (sskrt. buddhi). Pur trattandosi della più elevata componente sottile dell’individuo, l’intelletto è estremamente instabile e dispersivo perché è intento a indagare il mondo esterno e a decidere come reagire ai suoi continui stimoli. È perciò lo strumento per indagare le relazioni tra il mondo esterno e quello interno. Per dominare l’intelletto e ricondurlo all’unificazione dei suoi pensieri si deve compiere un forte sforzo di concentrazione. Raggiunto il dominio su questo centro sottile per mezzo delle preghiere purificatorie, da lì si dovrà far scaturire l’invocazione del nome, sostenuta dal controllo del respiro, indirizzandola verso il cuore attraverso i successivi altri due centri sottili.
Il secondo centro sottile è situato in gola, tra la radice della lingua e l’imbocco della laringe. I pensieri prodotti dall’intelletto che scendono a questo centro si trasformano in parole. In questo centro si situa la fonte mentale delle emozioni, ed è qui che prende forma il pensiero meno riflessivo tipico dell’uomo comune. Mettere sotto controllo questo centro è più difficile ed è possibile soltanto con l’ausilio dell’intelletto già domato.
Il terzo centro è quello situato sulla parte superiore del petto, dove preme il mento durante l’invocazione. È il centro del silenzio e della solitudine, dove è possibile frenare l’incessante attività della mente. Qui pensieri e sentimenti trovano una pausa alle attività, tendendo a una loro unificazione (sskrt. ekāgratā).
Il quarto centro corrisponde al vertice del cuore. Qui pensieri, emozioni, sensazioni raggiungono lo stato di pace perfetta (hesykía). In questo stato di unicità nulla di estraneo può essere concepito. Il tempo si trasforma nell’esperienza dell’attimo presente. È in questo attimo che si entra in contatto con il Dio personale e ogni attività dell’intelletto e della mente viene meno (sskrt. samādhi), eccetto la certezza di star sperimentando l’abbagliante luce divina. È uno stato che cessa solo quando la grazia dello Spirito Santo sospenderà la sua influenza. È durante questo stato che gli esicasti incontrano Dio visualizzandoLo nel loro cuore. Come in tutte le vie di conoscenza del non Supremo, anche nell’esicasmo la meta finale è raggiunta con stabilità soltanto dopo la morte del corpo:

Combina l’attenzione sul tuo respiro con il nome di Gesù, e l’umiltà con l’esame incessante della morte. Entrambi possono procurare una grande beatitudine.

Dovremo sempre visualizzarLo, lasciando da parte tutto ciò che si trova tra noi e la morte, compreso lo stesso letto su cui renderemo il nostro ultimo sospiro e tutto il resto connesso con ciò.

La visualizzazione del Signore, che s’ottiene compiutamente solamente dopo la morte, si distingue in due livelli. Nel primo livello il contemplante, che è definito Christós (Messia, Re unto), “vede” Dio come altro da Sé. È a tutti gli effetti la conclusione di una via iniziatica regale. Al secondo livello, invece, la visualizzazione avviene dall’“interno” di Dio, in uno stato di fusione con distinzione. Il mýstes partecipa unitariamente alla natura del Signore, a eccezione di alcune caratteristiche divine da cui è escluso, come quella di creare e distruggere il mondo. Questo livello supremo è detto theósis, divinizzazione.

[…] con questi [mezzi] potrete essere partecipi della natura divina.

​Contemplazione è diventare per grazia quello che Dio è per natura.

​Al giorno d’oggi, questa via iniziatica della Chiesa ortodossa non poteva uscire indenne da critiche e falsificazioni. La Chiesa cattolica che, a partire dalla riforma medievale del cattolicesimo latino, aveva cominciato a perdere le sue vie iniziatiche sacerdotali trasmesse tramite l’ordine monastico benedettino, già dal XI secolo considerò l’esicasmo una eredità “pagana”, non si sa in base a che cosa. Accolse con visibile sollievo le calunnie promosse da Barlaam il Calabro, mantenendo fino a oggi un atteggiamento di disprezzo. Tuttavia, un affascinante libello, apparso in Russia nel 1881 e ben presto tradotto in varie lingue dell’Europa occidentale con il titolo di I racconti di un pellegrino russo, cominciò ad avere una diffusione favorevole, particolarmente tra i laici cattolici. Il libro divenne poi di moda dopo la catastrofica conclusione del Concilio Ecumenico Vaticano II, sull’onda dell’ecumenismo acritico promosso dalla nuova chiesa cattolica. La ribellione sessantottina e l’esplosione mondiale della New Age hanno consacrato questo breve testo a “must” della cultura globalista, stravolgendone totalmente il significato. Il gesuita Gian Vittorio Cappelletto, seguendo questi impulsi inconsulti, rendendosi conto dell’assenza di esoterismo nella chiesa cattolica, decise di por rimedio a questa manchevolezza, importando dall’esterno l’esicasmo, con la muta complicità vaticana. Ma, invece di andare in ambito ortodosso per ricevere la regolare trasmissione dell’iniziazione, indulgendo al sincretismo del “dialogo interreligioso”, accettò l’affrettata opinione che l’esicasmo fosse un metodo di origine indiana tantrica. Nel 1977 Cappelleto divenne discepolo della corrente neo-hindū deviata nota come Ānanda mārga. Dopo questa esperienza, fondò la comunità dei “Ricostruttori di Preghiera”, sedicenti “esicasti cattolici” che pronunciano mantra propri del Tantrismo, compiendo pseudo rituali hindū, con grande soddisfazione delle gerarchie pontificie.
Tralasciando questi tentativi grotteschi, chiaramente lesivi sia dell’autentica tradizione hindū sia di quella ortodossa, e che sono da attribuire agli spasmi cadaverici della Chiesa cattolica, concluderemo con la seguente osservazione. Il disinteresse o perfino la “congiura del silenzio” riservati all’esicasmo da parte di ambienti sedicenti tradizionali appaiono altamente sospetti. Infatti, l’esicasmo ortodosso rappresenta la più naturale, prossima e meno traumatica soluzione per quegli esoteristi nati in ambiente cattolico che cercassero un collegamento iniziatico autentico. In questo caso non si presenterebbe la difficoltà dell’assunzione di usi, costumi e mentalità secolarmente diversi e spesso in contrasto con le proprie radici, che caratterizza la conversione a un’altra religione; né, tanto meno, si proverebbe quella frattura con le proprie origini per l’accettazione mentale e la messa in pratica di teologie, dogmi, rituali e credenze aliene. Certamente, l’assunzione di una forma tradizionale non cristiana è pur sempre possibile per singoli individui, purché ne siano particolarmente inclini per natura e qualificati intellettualmente.

Gian Giuseppe Filippi

---

Gian Giuseppe Filippi

Initiation and Method of Hesychasm

[…] Men who have lived shortly before us and who bore witness to and manifested the power of the Holy Spirit, have transmitted it all to us verbally. Such were Theoleptos, the much revered head of the Church of Philadelphia, who legitimately bears his name and was indeed a true theologian and a sure seer of the truth of the mysteries of God and who, from his church, as from a lamp, shed light for all the world. There was Athanasius, who graced the patriarchal see for many years and whose relics were glorified by God; there was Nilus who came from Italy, the follower of the great Nilus; Seliotes and Elias who were in no way second to him; Gabriel and Athanasius who were granted the gift of prophecy. All these and many others who lived before them, with them and after them, encourage and exhort those who will pursue to maintain this tradition, despite the fact that new teachers of Hesychasm, who know nothing about it and teach not from experience but from their own theories, or rather prattle about it, strive to refute and depreciate it, with no kind of profit for their listeners. But we have talked personally with some of these saints and had them as our masters.

We begin this short chapter on Hesychasm with the above quotation in order to confute the opinion of those who believe that this is nothing but a mere expression of Mysticism. It is in fact evident that Hesychasm is the esoterism of the Orthodox Church, addressed to an elite and distinct from the exterior religion of the faithful.

The Scripture presents an aspect to most people, even if they think they understand its meaning, and another to the person who has dedicated himself to continuous prayer, that keeps the thought of God always within himself, as if it were his own breath.

​The Mystical interpretation is to negate the genuinely initiatic nature of Hesychasm, the existence of a master-to-disciple transmission, and consequently the existence of a method based on acquired notions that must be put into practice by following rigorously the injunctions of the master. Indeed, Saint Gregory Palamas, the highest theologian of Hesychasm, affirmed in consonance with Saint Gregory of Nyssa that the chain of masters went back to Moses:

​The doctrines, today commonly known and recognized by all and publicly preached, existed as mysteries of the law given by Moses.

​The continuity of the chain of masters from Moses is of great importance since it implies that not only does the initiatic transmission (parádosis) of Hesychasm descends from Jesus as founder of Christianism, but from the very Essenes. There is no doubt that in the Hesychasm of the origins, from as back as Origen and Clement of Alexandria, had already merged a Neoplatonic current. However, Saint Gregory Palamas affirms that in his time such current had already degenerated into Messalianism, a gnostic sect that rejected the practice of any formal religion and engaged exclusively in the invocation of the hearth. He, therefore, highlighted the difference between the regular Hesychasm from such form of theurgic-Gnostic degeneration.
The prevailing doctrine of Hesychasm can be outlined in the following way: two levels must be distinguished in the notion of God. The highest level corresponds to the divine Essence, one and trine. The Essence can be conceived and described in an apophatic way, so as to remove any limitations from it. The Essence is therefore in-finite, in-describable, in-effable, un-knowable and, therefore, in-visible. Nevertheless, God can be known and seen as uncreated Light. This uncreated Light is the “site” of divine acts. By “divine acts” we do not mean the mutable actions in a temporal sense, but the thoughts, volitions and attributes of God that remain uncreated as such. The initiate who has reached the hesykía, that is peace and inner immutability, can see the divine light and “become one” with it. Therefore, it is said to be:

natural ray without the principle of deity, as a light of deity, glow of deity, unlimited diffusion of divine magnificence, deity of God, immaterial light, eternal, incomparable, uncreated […] Direct witnesses, initiators and followers of truthful light do not cease, over the centuries, to formulate these expressions and other similar ones; those who have been initiated to celebrate it in such way, starting from the initiatory union with it. 

​Hesykía is, therefore, the state of bliss (sskrt. ānandin or śānta sthāna) deriving from the union (samādhi) of the initiate with the divine, which is the goal of the ways of knowledge of the non-Supreme (aparabrahma vidyā).
The Hesychasts kept the maximum discretion about their ritual and method, discretion that intensified after the controversy caused by Barlaam of Calabria concerning the contemplation on the navel.
The Hesychast initiation (teleté), although mainly conferred on monks, is not infrequent among lay people who have taken on a lifestyle of inner renunciation. It is mainly in Russia that secular Hesychasts have taken on the habit of the pilgrim, traveling from monastery to monastery and from hermitage to hermitage. Provided the aspirants are sincere, qualified and yearning for entering the divine mysteries,

 “[…] we have the duty to equally teach this practice non only to those who have renounce worldly life and are monks, but to everyone, men, women, youngster, wise and ignorant, and we must guide them with every care towards this end.” 

The rite of initiation takes place through the passage of sanctifying grace by means of a “blessing” (euké),

 […] whose final goal is our initiation into the hidden mysteries of God and our being filled with ineffable wisdom through union with the Holy Spirit, so that each becomes a wise theologian (knower of God) in the great Church of God, illuminating others on the inner meaning of theology.

​This happens through the imposition of the hands (epí thésis) of the master on the head of the disciple in imitation of the gesture with which Jesus, and the Therapeuts before him, healed the ill. After the initiation, the master transmits the initial prayer, Kýrie Eléison, Chríste Eléison (Lord forgive me, Christ forgive me). This prayer, spoken aloud or even shouted, has the function of opening the mind to the truths to which the Hesychast approaches, eliminating obstacles and obtaining the forgiveness of faults. Later, the master will transmit ever shorter prayers, such as “remember me”. In due course, the invocation (sskrt. mantra) of a single word (monolexía) is taught, a name attributable to Jesus (Iesús) – founder of oral tradition – or directly to the Lord (Abba, i.e. father), to be repeated continuously. Finally, the Hesychast will have access to the higher mantras, such as Elí Elí, whose meaning escapes any plausible translation from both Hebrew and Aramaic. As the disciple advances on the initiatory path, the pronunciation becomes more subdued, then whispered, until it becomes a silent invocation, entirely mental. With time, the invocation will flow automatically, continuously, driven not by the will, but by the natural pulsation of the heart. What is important is to empty the mind of thoughts:

 “Please, master, teach me how prayer clears the spirit of every thought” The master replied:” Thoughts are concepts of objects. Among these, some turn to the senses, others to the spirit. The spirit that lingers between them turns these thoughts around. But the grace of prayer unites God with the spirit. By uniting it with God, it separates it from all thoughts. Thus, the spirit becomes simple, connatural and similar to God”.

After the initiation, the Hesychast must choose a secluded place and seek isolation, a hermitage cell, a cave, a hut far from human settlements. He then arranges a stool a span high to sit on, his torso bent forward, his head between his knees, his chin pressed against his chest. The repetition of the invocation, which the mind beats to the cardiac rhythm, is directed towards the heart. The sight must remain focused on the navel while the initiate inhales, together with the air, the intellectual inspirations coming from the Spirit of God.

A heart that has been completely emptied of mental images gives birth to divine, mysterious intellections that sport within it like fish and dolphins in a calm sea. The sea is fanned by a soft wind, the heart’s depth by the Holy Spirit. And because you are sons, God has sent forth the Spirit of his Son into your hearts, crying: “Abba, Father” (Saint Paul, Epistle to the Galatians, IV.6).

Since the chin resting on the chest oppresses the larynx, the inhaled air overheats and ignites a heat source in the chest. This fire, which is not the ordinary one of digestion, has the capacity to burn the imperfections due to original sin.

And it is not out of place to encourage novices to look after themselves first and to send their intellect into the body thanks to inspiration. […] To those who have recently devoted themselves to this concentration, the intellect breaks out immediately after being aspirated. We must, therefore, bring it back immediately. Those who have not yet exercised sufficiently do not know that the intellect is the most difficult and most mobile thing to control. For this reason, some advise to pay attention to the breath in its continuous exhalation and inhalation, holding it for a short time. In this way, while they pay attention to the breath, they also control the intellect. With the help of God, they progressively learn to prevent their intellect from dispersing towards the worldly things that surround us. Thus, it is indeed possible to merge with God in one substance, without, however, “confusing with Him.”

It is as if the breathing of the Hesychast reproduces in a reverse sense the creative activity of God. By exhaling, God creates the world, by inhaling he reabsorbs it and dissolves it. Similarly, but inversely, while breathing in, the Hesychast takes the Lord into himself, whereas, while exhaling, he expels the individual limitations. The moment of union (sskrt. samādhi) between divine and human occurs in the pause between the inhalation and expulsion of the air. To make this experience more effective and prolonged, the initiate must tighten the throat even more, pressing his “beard” on the chest. This technique is very similar to that used in Yoga, known as jālandhara bhandha, which consists in the occlusion of the network of subtle channels (nāḍī), in particular the two main ones, iḍā and piṅgalā, thus temporarily arresting the motor agitation of the body.

Contracting the throat and pressing the chin firmly against the chest: this binding [bhandha], called jālandhara, removes senility and death [leads to immortality].

When the jālandhara bhandha is stabilized, characterized by the occlusion of the larynx, the drink of immortality no longer falls into the fire and the element of air is no longer agitated.

​With the contraction of the throat it is possible to immobilize energetically the two nāḍīs.

As the Hesychast devotes himself to breath control, he points his eyes to the navel, to prevent the aspirated intellectual power from being dispersed downwards.

And considering that the concupiscent soul is at the centre of the belly in the navel, as sin exercises there its power, we shall therefore establish there the control of the intellect, which fights against the concupiscent soul with the intellectual prayer as weapon. In this way the demon, driven out by the bath of regeneration, will never return to dwell in the womb with the other seven evil spirits [the seven deadly sins], and thus preventing the situation [of the disciple] from returning worse than before.

​This proves Barlaam’s slander utterly wrong, namely the false accusation that the Hesychasts claimed that God resided in his navel. In reality, the abdomen is considered to be the seat of the passionate soul, where attractions for lust, gluttony and every sort of vice that drives us to enjoy futile and transient pleasures are produced. The navel, which is the subtle centre that presides over these lower components of individuality, must be kept under watchful observation. It is interesting to note that in India the most intellectual tantric ways, such as Śrī Vidyā, teach to avoid meditating on the lower subtle centres, those below the navel, considering them dangerous for their demonic nature (āsura bhāvam).
The use of the most noble subtle centres is therefore predominant in the method of Hesychasm. The first to be used in this method (sskrt. prakriyā) is the frontal centre, which is located between the root of the nose and the eyebrows. It is the seat of intellect and volition (sskrt. buddhi). Although this is the highest subtle component of the individual, the intellect is also extremely unstable and dispersed. This is due to its continuous exercise in investigating the external world and deciding how to react to its incessant stimuli. It is, therefore, the tool to investigate the relations between the external and the internal world. To dominate the intellect and guide it back to the unification of its thoughts is required a strong effort of concentration. Once achieved the control over this subtle centre by means of purifying prayers, from here it will be necessary to make use of the invocation of the name sustained by the control of the breath, directing it towards the heart through the following two other subtle centres.
The second subtle centre is located in the throat, between the root of the tongue and the mouth of the larynx. The thoughts produced by the intellect that descend to this centre are transformed into words. The mental source of emotions is situated in this centre, and it is here that the less reflective thought typical of the common man takes shape. Putting this centre under control is more difficult and is only possible with the help of the intellect already tamed.
The third centre is the one located on the upper part of the chest, where the chin applies pressure during the invocation. It is the centre of silence and solitude, where it is possible to restrain the incessant activity of the mind. Here, thoughts and feelings find a pause in their activities, tending to unify them (sskrt. ekāgratā).
The fourth centre corresponds to the vertex of the heart. Here, thoughts, emotions and sensations reach the state of perfect peace (hesykía). In this state of oneness nothing foreign can be conceived. Time is transformed into the experience of the present moment. It is in this moment that one comes into contact with the personal God and every activity of the intellect and the mind withdraws (sskrt. samādhi), except for the certainty of experiencing the dazzling divine light. It is a state that ceases only when the grace of the Holy Spirit suspends its influence. It is during this state that the Hesychasts meet God by visualizing Him in their hearts. As in all the ways of knowledge of the non-Supreme, also in Hesychasm the final goal is fully achieved only after the death of the body:

With your breathing combine watchfulness and the name of Jesus, or humility and the unremitting study of death. Both may confer great blessing.

Vaulting over all that lies between ourselves and death, we should always visualize it, and even the very bed on which we shall breathe our last, and everything else connected with it.

​The visualization of the Lord, which is fully achieved only after death, is distinguished in two levels. In the first level the beholder, who is called Christós (Messiah, anointed King), “sees” God as something other from himself. It is in effect the conclusion of a royal initiatory path. In the second level, on the other hand, the visualization takes place from the “inside” of God, in a state of fusion with distinction. The mýstes participates unitarily in the nature of the Lord, with the exception of some divine characteristics from which he is excluded, such as that of creating and destroying the world. This supreme level is called theósis, deification.

​[…] through them [means] you may participate in the divine nature.

​Theosis [contemplation] is becoming by grace what God is by nature.

​Today, this initiatory path of the Orthodox Church does emerge unscathed from criticism and falsifications. The Catholic Church, which beginning with the reform of Latin Catholicism had already begun to lose its initiatory priestly ways transmitted through the Benedictine monastic order, as early as the 11th century considered Hesychasm a “pagan” heritage. No one knows on what grounds this assumption is actually based. Without hesitation, however, she welcomed with visible relief the calumnies promoted by Barlaam of Calabria, maintaining to this day an attitude of contempt. However, a fascinating pamphlet, appeared in Russia in 1881 and soon translated into various Western European languages ​​with the title “The Tales of a Russian Pilgrim”, began to have a favourable diffusion, particularly among Catholic lay people. The book then became fashionable after the catastrophic conclusion of the Second Vatican Ecumenical Council, on the wave of the uncritical ecumenism promoted by the new Catholic church. The ‘68 rebellion and the worldwide explosion of New Age have consecrated this short text as a must of globalist culture, completely distorting its meaning. The Jesuit priest Gian Vittorio Cappelletto, following these unconscious impulses and realizing the absence of esotericism in the Catholic church, decided to set right this deficiency by bringing in the Hesychasm with the silent complicity of the Vatican. However, instead of reaching out to Orthodox circles to receive the regular transmission of the initiation, indulging in the syncretism of the “interreligious dialogue”, he accepted the hasty opinion that Hesychasm was a method of Indian Tantric origin. In 1977 Cappelleto became a disciple of the deviated neo-hindū current known as Ānanda mārga. After this experience, he founded the community of “Ricostruttori di Preghiera” (prayer reconstructors), self-proclaimed “Catholic Hesychasts” who pronounce mantras of Tantrism and perform pseudo hindū rituals, to the great satisfaction of the pontifical hierarchies.
Leaving aside these grotesque attempts, which clearly damage both the authentic Hindū and Orthodox traditions and that can be attributed only to the cadaverous spasms of the Catholic Church, we will conclude with the following observation. The lack of interest or even the “conspiracy of silence” surrounding Hesychasm from professed traditional circles appears highly suspicious. In fact, Orthodox Hesychasm represents the most natural, nearest and least traumatic solution for those esoterists born in the Catholic world who seek an authentic initiatory connection. In this case there would not be the obstacle of assuming habits, customs and mentalities that are secularly different and often in contrast with one’s own roots, which characterizes the conversion to another religion; nor, much less, would be felt the separation from one’s own roots caused by the mental acceptance and the putting into practice of far-off theologies, dogmas, rituals and beliefs. Certainly, the assumption of a traditional non-Christian form is still possible for anyone, as long as the seeker is particularly inclined by nature and duly qualified intellectually.

---